Дело не в сотрудникам

Добавлено в закладки: 0

Дело не в том, что сотрудникам благотворительных организаций было безразлично то особое значение, которое бедняки придавали приличным похоронам. Джейн Адамс отмечала, как после смерти ребенка социальное положение матери, ее роль в глазах соседок зависела от того, носила ли она траур «определенного рода и качества». Поэтому похороны за счет округа «навсегда изгоняли семью из сообщества», разрывая «последнюю нить приличий». Именно поэтому, разъяснялось в руководстве для инспекторов по выплате пособий, страх быть похороненным как паупер среди бедняков был намного сильнее «страха зависимости или нужды».

В исследовании многоквартирных жилых домов нью-йоркского Вест-Сайда, проведенном в начале 1900-х гг., говорилось о «страхе простого соснового ящика, дешевого савана и похорон на Харте Айленде» среди ирландских и немецких семей, делавшем страхование жизни «крайней необходимостью». «Похоронная демонстрация», заключала исследовательница, была настолько важным критерием социального статуса, что «все приносилось в жертву, лишь бы избежать нищенских похорон». Мать, говорили ей, хочет, «чтобы ее умершей мальчик был похоронен так же достойно, как сын любого богатого человека». Даже когда жена не считала, что ее муж заслуживал этого, страховое возмещение шло на «громкие похороны», поскольку соседи стали бы сплетничать, если бы она не оказала ему «должного почтения»».

Когда не было никакого страхового возмещения для оплаты похорон, самые бедные находили способы минимизировать унижение от  похорон за счет государства. Например, в отчете за 1891 г. о помощи, оказывавшейся вне стен благотворительных учреждений Хартфорда, говорилось о том, что лишь немногие похороны для «пауперов» были «на самом деле» похоронами, оплачивавшимися городскими властями, на которые выдавалось максимум 13 долларов; друзья или родственники оплачивали разницу не только при покупке фоба более высокого качества, но и в некоторых случаях давали деньги на экипажи, венки, угощение и церковную службу. Точно так же в Чикаго, где «запоздалые и суровые» похороны за счет округа стоили немногим больше доллара, друзья часто помогали организовать похороны нуждавшимся родственникам. «Если соседи слышали, что готовятся нищенские похороны, – говорилось в исследовании семей, проживавших в съемных квартирах в Нью-Йорке, — кто-то из них обходил остальных, и вскоре собиралась необходимая сумма».

Когда дело касалось смерти, благотворительных денег было не просто недостаточно; пользоваться ими считалось более унизительным, чем частными пожертвованиями. Томас и Знанецкий отмечают «абсолютное неприятие» похорон за счет муниципалитета среди польских иммигрантов; польская женщина, говорят они, «скорее пойдет просить милостыню, чтобы похоронить своего ребенка, чем позволит, чтобы похороны провело какое-то ведомство». Благотворительная помощь считалась приемлемой для расходов на жизнь, но не на смерть; мало того, что похороны за счет благотворительных организаций превращали заслуживающего уважения бедняка в паупера, объясняют Томас и Знанецкий, — они проводятся открыто, становясь «объектом всеобщих сплетен». Страховое возмещение, таким образом, использовалось вместо нравственно окрашенных благотворительных выплат. Примечательно, что в 1919 г. в отчете представителя Кливлендской ассоциации благотворительных организаций говорилось, что во многих случаях родственники бедных семей, которые не желали помогать своим нуждавшимся родственникам, могли согласиться «выплачивать их [страховые] взносы».

Однако социальные работники не сдавались. В сущности, Великая депрессия сделала выступления в защиту денежной помощи еще более радикальными. Взять, к примеру, «горячий призыв» к оказанию помощи в денежной форме, с которым в 1933 г. на Национальной конференции по социальной работе выступила Дороти Канн, директор Филадельфийского окружного совета по оказанию помощи. Деньги, утверждала Кан, дают получателям помощи «возможность выбора при обеспечении насущных потребностей их семей». Даже если деньги были подарком, они обеспечивали независимую «покупательную способность». А замещение выбора помощью в ограничивающей натуральной форме расслабляло компетентного потребителя. «Если вы – крупная организация, занимающаяся оказанием помощи, — продолжала Кан, — то вещи, которые вы мне даете [корзина с едой, пара ботинок или платье], давят весом вашей власти, вашего выбора, ваших ограничений». Что еще хуже, натуральная помощь порождала искаженную форму потребления, поскольку бедняки были вынуждены «подбивать» бакалейщика записать «три батона хлеба в бакалейный талон вместо пятнадцати центов наличными, которые он дал мне, чтобы отвести моего поранившегося ребенка в больницу».